— Они нас и не увидят, — добавил Койн. — Мы пристрелим этого ВИП-япошку из люка, скосим его, как травинку. Потом слиняем, а охрана и глазом моргнуть не успеет. И мы запрем за собой эти железные панели. Когда они спустятся в ливневку, мы уже будем в миле от того места, свалим по этому… лабиринту старых коллекторов, выберемся на улицу и смешаемся с толпой. Я даже знаю, где бросить пистолеты так, чтобы их никогда не нашли.
Ребята прекратили гоготать и толкаться — все принялись переглядываться. Даже Костолом перестал вытирать свой разбитый рот.
— Ни фига се, — прошептал наконец Вэл. — Это может получиться. Ни фига се.
— Мы потом сто лет будем флэшбэчить на это, — сказал Койн.
— Ни фига се, — повторил Вэл.
— Ни фига се и аминь, — заключил Койн, благословляя всех перстами, будто новый Папа, занявший место убитого.
— Yurodivy, — сказал по-русски, натянуто улыбаясь, самодовольный Владимир Владимирович Путин, лицо которого занимало всю футболку. — Вы все… юродивые.
Сато не снял наручники с Ника. Он поехал на север по 20-й улице, потом на восток, снова над I-25, и затем, спустившись вниз, — в ту часть города, которую денверцы зовут «самый центр». Кожа на запястьях Ника уже была прорвана и кровоточила; выкрашенная в цвет детского поноса «хонда» с электроприводом — явно бронированная, — подпрыгивая на выбоинах, срывала с запястий все новые куски мяса. Ник уже не кричал, а лишь скрежетал зубами.
До этого он хотел просто убить Сато. Теперь он поклялся, что прежде запытает японца.
ЛоДо — так еще в 1980-е, если не в 1970-е, застройщики находчиво прозвали бывший складской район Лоуэр-Даунтауна, между собственно центром города и Саут-Плат-ривер. В 1800-е здесь были склады, салуны, мастерские седельщиков, склады и опять салуны. К середине 1900-х даже салуны и бордели позакрывались; остались одна седельная лавка, сколько-то действующих складов и очень много заброшенных, сотни алкашей, наркоманов, бездомных. В последние десятилетия двадцатого века, в ходе обновления города и реконструкции прибрежных кварталов, алкоголиков и наркоманов изгнали, появились престижные рестораны и еще более престижные кондоминиумы с кирпичными стенами и открытыми стропилами. Когда в 1995 году построили классического вида стадион «Курс-филд», ЛоДо переживал период подъема. Упадок начался только после Дня, когда настал трындец, но к Году ясного видения ЛоДо уже проделал большую часть пути к своему нынешнему состоянию — состоянию района, который славится своими борделями, несколькими салунами, брошенными кондоминиумами с флэшбэкерами и другими наркоманами внутри, борделями и снова борделями.
Кэйго Накамура был убит в комнате на третьем, последнем этаже здания на Уази-стрит, длинной темной улице с двухэтажными борделями, салунами и складами по одну сторону и трехэтажными складами, салунами и борделями по другую.
Было совсем светло (по крайней мере, в это прохладное и дождливое сентябрьское утро светлее уже не стало бы), когда Сато припарковал «хонду» перед трехэтажным зданием, которое было точной копией всех прочих трехэтажных зданий на южной стороне Уази-стрит. Когда Сато обошел машину и расстегнул наручники, Ник хотел было сразу же броситься на него… но потом отверг эту идею. Он чувствовал себя усталым после ночного флэшбэка, Т4В2Т, сыворотки правды и резкого притока адреналина, вызванного страхом.
Ник решил выбрать для этого другое время.
Сато расстегнул наручники и, ухватив оба кровоточащих запястья Ника своей гигантской рукой, вытащил из кармана баллончик с аэрозолем.
«Слезоточивый газ!» — подумал Ник и крепко зажмурил глаза.
Сато распылил что-то холодное на его ободранные запястья. Несколько секунд болело так сильно, что Ник против воли громко застонал. А потом… ничего. Вообще никакой боли. Когда Сато отпустил его руки, Ник пошевелил пальцами. Все работало отлично. А ссадины на руках — несмотря на кровавые пятна, усеявшие фуфайку, и забрызганное кровью лобовое стекло — оказались несерьезными.
Сато подхватил Ника под руку, вытащил из машины, поставил на тротуар и подтолкнул к старому зданию. Под навесом, в темноте входа, Ник различил фигуры каких-то людей: одни двигались, другие стояли неподвижно.
«Спящие флэшнарики или алкаши», — решил Ник.
Из тени вышли двое, не алкаши и не нарики, — хорошо одетые молодые японцы. Сато кивнул им, и один из парней спортивного вида отпер дверной замок двумя поворотами ключа.
— Возвращение на место преступления через шесть лет после преступления, — сказал Ник, чей голос слегка дрожал от холода и волны злости, поднимавшейся в нем. — Думаете, это пустое здание шесть лет спустя напомнит мне что-нибудь?
Сато в ответ только включил свет.
Пять лет и одиннадцать месяцев назад Ник бессчетное число раз бывал в этом доме, где совершилось преступление, хотя и прибыл сюда не первым из полицейских. Он помнил царивший здесь жуткий кавардак: три большие комнаты, заставленные диванами, стульями и ширмами; маленькая кухня на первом этаже; перевернутая мебель; хрустящие под ногами ампулы; лампы, разбитые в спешке свидетелями, которые спешили убраться прочь до прибытия полиции; даже груды грязной одежды и использованные презервативы по углам.
Теперь все выглядело иначе.
Мебель отремонтировали и вернули на место, как и лампы, которые теперь исправно зажигались. На всех поверхностях, правда, громоздились тарелки и стаканы: на первом этаже в тот вечер по случаю завершения съемок устроили многолюдную вечеринку, пригласив японских помощников Кэйго, тех, у кого брали интервью, и других людей, как-то связанных с созданием документального фильма. Но во всех трех комнатах и в кухне царили чистота и порядок, как и должно быть в начале вечеринки.